Алим Тыналин

Штык ярости. Том 4. Пожар Парижа

Глава 1. Не надо радоваться победам

Я лежал на пригорке и поочередно глядел на троих людей через снайперский прицел своего мушкета. Какого, интересно, выбрать на закуску?

Вот этого, едущего первым на дохлой лошаденке, с засаленной треуголкой и в видавшем виды кафтане? Или посередине, с большим брюхом, с седыми усами и лысой макушкой, похожего на пирата? А может, третьего, худого, длинного, крючконосого, задумчивого?

Нет, третьего однозначно оставлю на потом, а может и вовсе дам убежать. В отличие от товарищей, он хотя бы демонстрирует работу мысли. Такое нечасто встретишь и в двадцать первом, а уж тем более и в девятнадцатом веке.

Может быть, он сейчас размышляет над философским трактатом Спинозы, а вовсе не о том, кого бы сейчас ограбить. Хотя, кого я обманываю? Вряд ли он думает над третьим принципом термодинамики. Он и вправду думает о том, как бы лучше погреть руки на чужом горе.

Ибо сейчас, в 1801 году, таких безжалостных стервятников на дорогах Франции развелось видимо-невидимо. А я считал своим долгом отстреливать их по возможности. Как отстреливают волков, которые слишком расплодились и режут скот у трудолюбивых фермеров.

Потому что больше этим никто не занимался. Мирные жители во французской провинции остались без защиты государства и поголовно стали жертвой грабежей и насилия. Да, много, много бед принесло населению Франции поражение Наполеона под Ульмом.

Сейчас на дворе стояла ранняя осень и в другую, лучшую эпоху, крестьяне собрали бы на полях богатый урожай. Но не в этот раз.

После того, как Корсиканское чудовище, как прозвали Наполеона в европейских державах, проиграл генеральное сражение, ему пришлось спешно спасаться бегством. Оказалось, что под Ульмом он командовал стодвадцатитысячной армией.

Это была так называемая Великая армия, с которой Маленький император выехал на Вену из Булонского лагеря. Изначально в ней числилось сто восемьдесят тысяч солдат, но часть войск пришлось оставить для прикрытия от десанта англичан на западе и от выступления Тирольской армии австрийцев в Северной Италии.

Из-за флангового маневра, который Наполеон пытался провести под Ульмом, на поле сражения с Суворовым он смог привести только девяносто тысяч бойцов. Остальные тридцать тысяч ушли слишком далеко на восток и юг вокруг Ульма. Часть из этих тридцати тысяч Суворов разгромил арьергардными силами австрийцев во время своего небывалого марша к Ульму.

Так что на поле сражения под силы противников были примерно равны. Ситуация изменилась только потом, после своевременного подхода передовых частей Волынской армии под командованием Кутузова. Силы союзных войск составили порядка ста десяти тысяч воинов против девяноста тысяч измотанных сражением французов.

Ради справедливости надо сказать, что волынцы тогда тоже были истощены быстрым переходом. Также, как и австрийцы, воевавшие до этого сутки напролет. И надо признать, что тогда Суворов был невероятно близок к поражению, как никогда в своей воинской карьере.

Однако победителей не судят и после победы все носили Суворова на руках. Честно говоря, австрийский император уже и не чаял отбиться от французов и готовился сдать Вену на милость победителя.

Я помнил, что в моей реальности, откуда я родом, так и произошло. После того, как Наполеон разгромил Мака под Ульмом, он чуть было не поймал Кутузова, спешившего на помощь союзникам. Хитрый одноглазый лис, однако, смог увернуться из цепкой хватки Наполеона и отступил на восток. Французы же тогда заняли Вену.

Вот как было в моей реальности. Здесь же все случилось с точностью до наоборот. Наполеон отступил с поля боя, а затем и вовсе умчался с гвардией во Францию. Остатки французской армии частью смогли отступить, отбиваясь от погони, а частью сдались в плен.

По итогам битвы под Ульмом или, как его еще прозвали, Дунайского сражения, французы потеряли двадцать пять тысяч убитыми, ранеными и пропавшими без вести. Союзники понесли меньшие потери, пятнадцать тысяч соответственно.

Александр Первый и Франц II, конечно же, тут же примчались поздравлять победителя и принимать льстивые похвалы в свой адрес, как истинные победители Корсиканского чудовища.

Придворные лизоблюды во все голоса пели дифирамбы правителям. По их словам выходило, что да, Суворов, конечно же, одержал победу, но кто направил и воодушевил гениального русского полководца? Конечно же, молодые императоры. Без них Суворов ничего бы не добился.

Впрочем, Александру Васильевичу грех было жаловаться. После этой победы его авторитет поднялся на недосягаемую высоту. На него и военачальников австрийской армии пролился дождь наград.

– Я уж и не знаю, как его награждать, – пожаловался царь австрийскому императору. – Мне остается только дать ему звание «Меч Империи» и удостоить нового триумфа после возвращения в Петербург.

Пока что, до того как придумать награду, самодержец ограничился тем, что отправил Суворову открытый императорский рескрипт, куда можно было вписать любую награду самостоятельно. Австрийский властелин, в свою очередь, удостоил полководца княжеского титула Священной Римской империи.

Кроме того, он также дал Александру Васильевичу звание генералиссимуса и, что самое невероятное, наградил орденом Золотого руна, высшего ордена империи, которого не было даже у членов императорской семьи. Уставом ордена предусматривалось, что он вручается только католикам, но для Суворова по личному указанию Франца II было сделано исключение.

Всех военачальников, офицеров и отличившихся солдат тоже щедро наградили. Фельдмаршал Мак, теперь скромно умалчивающий, что был против вылазки на север, тоже получил редкостный орден Марии Терезии, аналог Почетного легиона во Франции или Железного креста в Пруссии. Впрочем, надо признать, что в сражении Мак и другие военачальники дрались храбро и самоотверженно, не жалея себя. Так что все награды ими были заслужены.

Орден Марии Терезии также вручили и Багратиону, чему генерал был несказанно рад. Ордена и повышения званий коснулись всех офицеров, без исключения.

Со времен Павла начали награждать и воинские формирования. Всем русским полкам, участвовавшим в битве, выдали георгиевские знамена и серебряные трубы. Гусарские и уланские полки получили георгиевские петлицы.

Суворов был несказанно рад щедрому потоку подарков и даже прослезился на церемонии награждения. Я помню, как смотрел на него, маленького и сухонького старичка, утиравшего слезы и думал, что он заслужил все эти почести, как никто другой.

Еще бы, ведь кому, как не мне, историку, знать, чем на самом деле закончилась в моей реальности эта кампания. Если бы не Суворов, мы бы сейчас глотали горечь поражения под Аустерлицем, а территория Священной Римской империи была бы безжалостно искромсана Наполеоном на лоскуты. Сама держава Габсбургов превратилась бы в обычную Австрийскую империю, а Франц II заискивал бы перед победителем и выполнял любое его желание.

Да, императоры, думал я на церемонии, вы даже не знаете, как на самом деле должны быть благодарны Суворову. И это не он должен целовать вам милостиво протянутые руки, а вы должны слезно благодарить его и кланяться в ноги. Эх, если бы вы только знали!

Впрочем, кампания еще не была закончена и выиграно было, в конце концов, только одно сражение. Зная Наполеона, можно было с уверенностью сказать, что оно не станет решающим.

Так и случилось. Во Франции после поражения немедленно всколыхнулись все силы, способные противостоять императору. Это были и роялисты, и бывшие якобинцы, и просто проходимцы и жулики всех мастей. Все они, изведавшие тяжелую руку Наполеона и сидевшие до этого тихо и незаметно, теперь, после поражения, вдруг повылезали из всех щелей и нор. Заливаясь соловьями, они провозгласили скорое падение империи Бонапарта, насмешливо называя ее колоссом на глиняных ногах. По их словам выходило, что с Наполеоном все кончено, он пропащий человек и во главе государства должен стоять кто-то другой.